На холмистых берегах, среди дубрав и полян, обильных зверьём и дичью, славилось оно рыбными ловлями, качеством строительного леса, а также бортничеством — добычей мёда. Издревле населённая эта местность входила в состав Звенигородского княжества. В 1389 году великий князь Дмитрий Иоаннович Донской завещает его второму сыну, Георгию, известному как Юрий Шемяка.
Князь изрядный. Крестным отцом его был Сергий Радонежский, духовным отцом — преподобный Савва (из той же Свято-Троицкой обители), который склонившись на многие просьбы князя, поселяется вблизи его Звенигорода и основывает монастырь (Саввин-Сторожевский). Князь Юрий серебром и тщанием своим помогает устроению Троицкого собора в Лавре преподобного Сергия; возглавляет поход на Волжских болгар; возводит в своём Звенигородском кремнике Успенский собор, поручая его кисти Андрея Рублёва… и всё это быв восемнадцати лет от роду. Княжество охотно заселяется, строится, считает прибытки, чему в немалой степени способствует и «государева дорога» — путь, во-первых: на Великий Новгород, в обход Тверских застав; а во-вторых: на запад, через Смоленск. К тому же, по своей красоте, богатству угодий, климату, оно считается одним из самых лакомых кусков ближайших к Москве земель. И можно жить в благодарение Богу, Подателю и Смотрителю земных пределов… но лакомство власти сильнее довольства и любого почёта. В Москве умирает великий князь Василий Димитриевич, оставляя наследником малолетнего сына Василия, и пятидесятилетний князь Юрий вступает в борьбу со своим племянником за право, — как верит он, завещанное ему отцом, великим князем Димитрием Донским: «… а по грехом отъимет Бог сына моего старейшаго Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему стол Васильев, великое княжение». Дважды разбив войска Василия Васильевича, Юрий Шемяка дважды входил в стольный град. Наконец воссел в Москве на великом княжении и был поражён внезапной смертью.
Двое из сыновей его, унаследовав, помимо прочего, поделенный между ними Звенигородский удел, последовали несчастному примеру отца. Сначала старший сын, Василий Косой, поднялся в нарушение клятв на великого князя (своего двоюродного брата), и был разбит, пленён и ослеплён руками Московских бояр. Затем другой сын, Димитрий, перенявший от отца прозвание Шемяка, взял врасплох великого князя, когда тот молился над гробом преподобного Сергия, ослепил его в отместку за брата, принудил отречься от власти, и также воссел в Москве, творя неправедный суд в угоду тем, кто остался с ним («Шемякин суд»). Ненавидимый же большинством русской земли, вернул великое княжение Василию Васильевичу Тёмному; бежал, истребив многих безвинных, и заперся в Новгороде, где умер от яду. Третий же, младший сын бывшего Звенигородского князя, Димитрий Юрьевич Красный, был настолько же отличен от братьев жизнью, насколько изумителен своею смертью: страдая от неизвестной болезни, был он лишён слуха, вкуса и сна, кровь беспрестанно лила из носа и пришлось затыкать ему ноздри, чтобы дать причаститься Святых Даров. Причастившись, он пал замертво. Когда же стали читать над ним Псалтирь, вдруг скинул с себя покров и начал петь в гробу стихиры, не открывая глаз, перемежая пение душеспасительными речами… Так продолжалось подряд три дня, после чего он действительно умер.
В конце «Шемякинской смуты», обширный Звенигородский удел отошёл к великому князю и в 1462 году был поделен на несколько мелких княжеств. Рузское княжество, куда наряду с Волоком Ламским и Ржевом, входило и село Васильевское, досталось шестому из семи сыновей Василия Тёмного, князю Борису Васильевичу Волоцкому. Будучи весьма строптивым соратником своему старшему брату, великому князю Иоанну III, был он наслышан о добродетелях игумена Иосифа, и приняв его в своих пределах Волоколамских, отдал ему в полную волю выбор места для святой обители. Преподобный, исходивший многие монастыри под видом простого инока, в научении строгим опытом монашеского общежития, основал свой монастырь в глубине соснового леса, на берегу речки Струги при слиянии её с рекой Сестрой. Когда же пришло время строительства первоначального храма в честь Успения Богородицы, князь Борис Васильевич, по примеру отца своего, с боярами и отроками, сами носили и клали брёвна, чтобы участвовать потом при его торжественном освящении. Из монастыря преподобного Иосифа Волоцкого вышло множество великих подвижников, в том числе и на святительские кафедры: митрополит, архиепископ и целая череда епископов. Преподобный Иосиф, чтивший князя за его благодеяния храмам Божиим и монастырям, возлюбил и сына его, князя Иоанна Борисовича, став ему крестным отцом и наставником. Сей-то князь Иоанн, получивши в наследство часть Рузского княжества, и доставил нам первое документальное упоминание о Васильевском, пожаловав в 1498 году свои сёла: Васильевское, Каринское, Богородицкое, Неверово — Московскому Симонову монастырю. В декабре 1504 года преподобный Иосиф берёт с собой духовное завещание тяжело больного князя Иоанна Борисовича (по которому тот завещает город Рузу и весь удел свой великому князю Московскому), и отправляется в Москву на собор, собравшийся для суда над ересью жидовствующих, широко распространившейся по человеческому пристрастию к разного рода тайным учениям, чародействам, и астрологии, призванных к отвращению людей от христианства, к поруганию и осмеянию его святынь. Ересь проникла в храмы, монастыри, поразив многих пастырей — коих некнижных и простодушных, коих нетвёрдых в вере… Добралась и до высшего круга лиц, включая митрополита Зосиму. Выступив главным обличителем жидовствующих, преподобный Иосиф Волоцкий добился, того чтобы главные виновники ереси были преданы в руки гражданского суда и сожжены в клетках. В те же дни случилось Рузскому князю Иоанну Борисовичу умереть без последнего покаяния и причастия. В снежной метели вернулся с собора преподобный Иосиф. Едва перешагнув порог монастыря, был он встречен печальной вестью, и войдя в свою келью, скорбел и молился о князе. Между тем, приехали от брата, князя Феодора. Святой же не прекращал молитвы. И Господь оживил его крестника: князь Иоанн открыл глаза, смог исповедаться своему духовному отцу, затем причастился Христовых Таин и мирно почил, имея возраста двадцать неполных лет. Старший брат его, Феодор Волоцкий, стал притеснять монастырь (не из-за того ли завещания, заверенного духовником покойного брата?), и святая обитель по ходатайству своего игумена перешла под прямое покровительство великого князя Московского и митрополита, о чём была получена несудимая грамота.
События этого времени, равно как и все последующие события, проходя одно за другим, не могли не отражаться и на жизни Храма Воскресения Словущего в селе Васильевском. Храм помнит немалые дары и слёзы первоначального благодетеля своего великого князя Василия Тёмного в последний его приезд сюда ясным осенним утром… Беспримерна судьба его. Весёлый сердцем, любил он битвы, — и большинство из них оканчивались неудачей. Бывало падал от изнеможения, с отрубленными в рубке пальцами, под градом татарских сабель на Нерли, и не сдавался. В плен попадал к чужим, но так же и к своим. Дал выколоть сопернику глаза, и сам был ослеплён. Власть отдавал не раз со словом клятвенным, теряя честь и почести, свой отчий дом, родных, свой верный круг… И всё, всё это возвращалось ему сторицей. Его покорность Всевышней воле, вменялась в слабость теми сильными, кто сам бессильно внимал в Успенском соборе митрополиту Исидору, оглашавшему «Флорентийскую унию» о перемене веры и подчинении их власти папы. И были спасены той «слабостью» великого князя, которой хватило твёрдости заткнуть уста предателю, изгнать из собора и заключить под стражу. Одно это деяние, повлиявшее на историческую судьбу всей нации, ставит имя Василия Тёмного в число самых первых и светлых имён России. Здесь, в этом Храме, он стоял, страдая совестью, молился незадолго до своей кончины; здесь же оставался, пережидая сильную грозу в недавно прирубленной трапезной…
Здесь же, спустя десять лет, ветреным майским днём, во время дневной стоянки, был отслужен молебен Архистратигу Небесных Сил во благоприятный исход побоища. Строитель царства Московского, Иоанн Васильевич III, приложился к иконам, почтив память отца своего. Вышел из Храма, слепя на солнце доспехами, стоял у шатра… Ждали, пока переправлялись полки Челяднина с Оболенским. После короткого совета, рассматривал новый стяг Оболенского…; подвели к нему коня, он уселся с улыбкой, двинул рать на Великий Новгород.
На другой год, Храм встретил своим на маковке резным крестом, плывущую невестой по реке, Византийскую царевну Софью Фоминичну: встала, перекрестившись; с берега глядели на всё крестьяне и дети. Плыли большим посольством, на широких ладьях с балдахином… Провожал их до поворота. Вбежал в него батюшка, блестя глазами, с молитвой на ходу — прямо в алтарь, к престолу, и клал поклоны…
Весенним половодьем 1475 года по Храму скользнул оценивающий взгляд Аристотеля Фиораванти, проплывавшего мимо в сопровождении нарочитого посла Семёна Толбузина (отправленного в Венецию, дабы любыми посулами доставил в Москву знаменитого мастера): сеньор во весь рост, в тяжело распахнутой шубе, заложил руки за спину… обернулся ещё раз. Уже в апреле, специальным дубовым брусом, окованным с одного конца, он развалит остатки стен недостроенного в Кремле собора, рухнувшего от негодной извести и расчётов, чтобы возвести на четвёртое лето великий Успенский собор. К неописуемой радости всего града Московского и государя великого князя Иоанна Васильевича III с государыней Софьей Фоминичной, — самодержца, положившего конец вольному норову Великого Новгорода и Вятской земли, включив их с Тверью в единое государство, которое раздвинул за Урал, освободив от ненавистного ига, и придав ему впервые царственное достоинство. Храм стоял. Бури дважды срывали крышу, её быстро стелили заново. Случались пожары, горели дворы и амбары, не достигая стен его, стоявшего особо, всегда за изгородью. Он давал погорельцам кров и временное прибежище; дети бегали по нему молочными пятками. В год страшного мора больше месяца стоял пустым, над трупами… некому было отпеть и похоронить.
С его смолисто отёсанного амвона оглашались «Слова» Иосифа Волоцкого, распространявшиеся повсюду в списках иноками его обители: «Прежде всего возлюби Господа Бога всем сердцем и всем умом твоим и крепостью; пусть не отлучает тебя от любви Божией ни жизнь, ни смерть, ни настоящее, ни грядущее. Пусть все правила твои и привычки будут угодны Богу… Мало говори и много размышляй… Трудись руками своими, благодари за всё… Не оправдывай себя… Пусть ярость не даёт тебе насилия и похоть не владеет тобой…
Ищи небесного и не жаждай земных благ: над ними растянута сеть — увязнешь, как птица. Откажись от мирской мудрости и умудряйся во Христе. Иное дело мудрость Его и другое — мудрость мира, который распял Христа, Господа Славы… Беседуй с лицом весёлым, чтобы весело было и разговаривающему с тобой. Разговаривая с бедняком, не оскорби его… с равными встречайся мирно; младших принимай с любовью; пред почтенными не ленись стоять…
Вспомни, сколько ты грешил пред Богом с юности своей. Подумай, сколько там под землёй душ, оскорблявших Бога, желавших получить малый отдых и не получивших. Подумай, как часто поднималось море жизни нашей от плоти нашей, сколько бурь и мятежей, сколько ветров, сколько грехов, сколько слёз по городам, домам и торгам!… Что в этом мире не ложь? Всё полно болезни и страха… Кто в этой жизни прожил без скорби, кто не стонал? Сколько обманутых жизнью! Подумай, что скоро оставишь ты всё видимое: и эту землю, и это небо, и этих людей… Каждое веселье света оканчивается печалью… Что с нами будет, не знаем. Покаемся теперь; после смерти нет покаяния. Что сделаем здесь, то и найдём там; что посеем, то пожнём».
В неурожайные лета монастырь преподобного Иосифа Волоцкого принимал до 7000 измождённых голодом крестьян, раздавая им хлеб от сёл своих, выкармливая оставленных у ворот детей…
В середине июля 1514 года Храм накрыло густою пылью: шла Московская рать под хоругвями государя Василия III; по реке на плотах тянули пушки (третий Смоленский поход за два года). По просьбе государева пушкаря Стефана окропили святой водой с молитвой, подтонувший под огромною пушкой плот, заодно и самих пушкарей. Полки прошли скорым шагом, поспевая к Можайску; соединившись с ратниками Михаила Глинского, приступили к валам Смоленска, где тремя убийственными выстрелами пушечного наряда решилось дело. Из городских ворот вышел Смоленский владыка Варсонофий со словами: «Государь князь великий; много крови христианской пролилось, земля пуста, твоя отчина; не погуби города, но возьми его с тихостью».
Из Москвы, под Филиппов пост 1525 года везли в оковах преизрядного богослова, философа, оратора и поэта, водившего дружбу с Савонаролой, постриженика Афонского, святого Максима Грека. Церковный сторож впустил их в Храм. Был же злой холод. Бесстрашный в мудрости, в чужой стране, занятый выправлением церковных книг, не мог умолчать о разводе великого князя с Соломонией, и сослан в Волоцкий монастырь. Там, временами опамятовавшись от побоев, дыма и смрада, писал на стенах углём канон Святому Духу Утешителю…
В ноябре 1533 года, владелец Рузы и окрестных сёл, Дмитровский князь Юрий, проезжал в Москву берегом, так как лёд не был крепок. Брат Василий III отослал его от себя, страдая в болезни: государю, по Божьему посещению, стало худо во время потехи на зайцев. Приказал Юрий молиться всем о государевом исцелении. Матушка подняла всех на ноги; зажгли в Храме свечи. Священник ходил, кадил по нему смолой пред иконою Пречистой Богородицы, — падали пред ней и молилися, также и преподобному Онуфрию Великому… Молилися все и в Москве, и в палатах и у одра его. В последнюю минуту успели постричь государя в монашеский чин, по его давнишнему желанию, с именем Варлаама. И причастился, просветилось лицо его и душа отлетела к Богу, «аки дымец мал». Вопль народный заглушал бой колоколов по нём… Так хоронили дети отца своего, по словам летописца. Приходило время Иоанна Васильевича Грозного.
Пока стояло село, стоял и Храм: крестил и отпевал своих, наполнялся молитвами и Славой Господней. Был свидетелем многих тайн человеческих. Украшался рабами Божьими. Оглашался их стонами и радостными слезами. Укрывал их от насилий опричнины. Горел от Крымского хана Девлет-Гирея, и вновь отстраивался… Гремели грозы, сотрясалося государство под державной дланью царя, осыпавшей дарами монастыри и рубящей головы с молитвами на устах за него, отца-государя… Покоритель Казани, обладатель Сибири, ревностный исполнитель церковных уставов, убийца собственного сына и наследника царства, засыпал лишь под утро на полу; под голову ему подкладывали тюфяк… Однажды к Храму, ещё пахнущему сосной, подъехал конный отряд с Московским архиереем. Владыка привёз с собой нового батюшку, взамен безвестно пропавшего прежнего. Была поставлена большая пятиалтыновая свеча и отслужена панихида по новопреставленному иноку Ионе (в миру Иоанну Грозному).
Петровским постом 1592 года, великий царь Феодор Иоаннович отъехал с царицей Ириной на ближнее богомолье, и став на полпути к Ферапонтову, посетил село Васильевское и церковь его. Войдя, приложился к иконам, сам же пел и прилежно молился. Пожаловал вклад на просфорню и дорогой оклад. Радостно говорил со всеми, раздавая милостыню… Царь Феодор царствовал не отходя от Псалтири, отдав себя в руку Божию. И всё устраивалось Его рукою. И была тишина, и на земле мир… И первый патриарх всея Руси был поставлен при нём, по его желанию. Но в этой тишине уже убит был царевич Димитрий.
Царь Феодор уснул, отойдя ко Господу. Царство досталось шурину, — правителю, желавшему править законно и щедро, на крови младенца (желание столь же неугасимое, как пьянство, изменяющее человеческий облик); и многие поняли, что угодно правителю. А угода рождает выгоду. Измена вошла в обычай, в спальни и кабаки: ради сласти, ради корысти, ради страха и мести. Ради самых благих намерений… Двигая этими рычажками, мы приводим в действие силы, над которыми уже не властны. Царство Бориса постигла правда, брошенная устами юродивого: «Умная голова, разбирай Божии дела. Бог долго ждёт, да больно бьёт». Так говорил ему Московский блаженный Иван Колпак. Явилась смута. Всё потонуло в ней: смешались цари, самозванцы, бояре, поляки, разбойники… Свои и чужие проходили огнём и мечом по сёлам и храмам, оставляя после себя пустыню насилия и грабежа… Ужасы бедствий открыли наконец уста покаянию. Нашлись святые угодники, нашлись Пожарский и Минин. Нашёлся и достойнейший государь самодержец. Всё нашлось под державою Божией Матери, и преумножилось.
Храм Воскресения стоял без стен, без купола, без единого уцелевшего бруса. Стоял невидим над заросшей землёй до 1619 года. В этот год село пожаловано во владение пятерым казакам-атаманам, за их усердие в изгнании польской шляхты, и стало вотчиной Нагая Тобыльцева, Ивана Желескова, Викулы Завьялова, Ивана Кострова. Церковную землю и пашню занял пятый из них, и Храм стоял теперь на усадьбе атамана Фёдора Семёнова — сына Кочета. Так простоял он почти восемь лет над двором казака безмолвным свидетелем его жизни, пока эта земля не была отдана по жалованной грамоте «Государя Царя и Великого князя Михаила Феодоровича всея Руси» Ново-Спасскому монастырю, — пока ни нашлися деньги, — пока ни приехал сюда монастырский эконом с молодым игуменом, — пока ни взялися за топоры сельские мужички. Тогда-то снова облёкся Храм рублеными венцами, крестом над куполом, трапезной, новой оградой… Стал лучше прежнего. Скоро и всё село Васильевское отошло под хозяйскую руку монастыря. Храм снова принялся крестить, исповедовать, отпевать народ Божий…
Прошло ещё полвека переменчивой русской жизни. Монастырь исходя из собственных нужд, продавал отдельные участки своих имений. К тому же готовились новые статьи «Уложения» о «вотчинах и поместьях», по приговору боярской думы и лично царя Алексея Михайловича. В один из майских дней 1675 года, после праздничной обедни, отслуженной наместником Новоспасского монастыря, которому сослужил в тот день новоназначенный на приход отец Фотий Васильев, из Храма вышла процессия в парадных одеждах и направилась на освящение свежепостроенного дома-усадьбы известного головы Малороссийского и посольского приказов, царёва друга и сродника, боярина Артамона Сергеевича Матвеева. После угощения, сопровождавшегося игрою на клавесине, гостям были предложены показательные бои на «гишпанских шпагах», к исключительному удовольствию Матвеева-младшего, переодетого в немецкое платье. Тем же вечером, Артамон Сергеевич выехал по неотложным делам в Москве. Ему, опытному царедворцу, не приходилось жаловаться на судьбу: заведуя, по сути, всей дипломатической службой, держа в своих руках многие нити, способные влиять на внутреннюю и внешнюю политику государства, он был одной из ключевых фигур эпохи русского царя Алексея Михайловича, фигура которого неоспоримо величественна по своему историческому масштабу. Этот мягкий государь умел царствовать. Ошибки одинаково доверчивого и независимого характера, сказавшиеся на ошибках правления, никак не умаляют всего величия его заслуг: воссоединение с Малороссией, церковная реформа непоколебимого Никона, сословное устроение русского общества. Даже восстание Стеньки Разина делает эпоху его лишь более знаменитой.
В конце января 1676 года царь почувствует упадок сил. Распорядится о всеобщей амнистии, о прощении всех государственных должников, и об оплате частных долгов за счёт казны. Благословит на царство Феодора. Спокойно пособоровавшись и причастившись, спокойно отойдёт ко Господу. Матвеев же будет верен партии Петра Алексеевича (родственнику по крови), верен до конца.
Сейчас он едет по звенящим соловьями холмам, в отличной карете, предполагая заночевать в своём Одинцове… Впереди ждала его опала и ссылка в Пустозерск на Печорские берега, из которой он снова вернётся, для того, чтобы быть сброшенным на пики стрелецкого бунта. Над Россией трепетала зарница Петра.
Границы государства Российского, при всех, подобающих тому неурядицах, расширились — до Полярных льдов — до Китая — до Польши — подступили вплотную к Крыму. В устье Невы, на московских костях, родится новая столица со святым именем первоверховного апостола Петра, и подмосковные сёла, оказавшись в глубине территории, в стороне от великих событий и военных походов, заживут своей негромкой помещичьей жизнью.
Однажды под Благовещенье, псаломщик, гремя засовом, открыл двери. В Храм зашёл и долго осматривал его с любопытством, новый владелец Васильевского, Емельян Игнатьевич Украинцев, купивший его у вдовы прежнего владельца, боярина Семёна Ивановича Заборовского — неудачного родственника (по племяннице) царя Феодора, почившего бездетным более десяти лет тому назад. Емельян Игнатьевич начинал карьеру в Посольском приказе под руководством всё того же Артамона Матвеева. Назначался государевым гонцом в Польшу, Швецию, Голландию, ведал приказом во время короткого правления царевны Софьи — под рукою её сердечного друга князя Голицына, с коим был причастен к заключению «вечного мира» с Польшей (Россия наконец вернула себе Киев и левобережную Украину), а также и его соратников в изматывающих походах на Крым. После удаления Голицына, Посольский приказ остаётся за ним, наряду с другими важнейшими приказами, в том числе Малороссийским, Дворцовым судным, Казанским и прочими, а кроме того, Большой Казной, и Большим Приходом. 26 февраля 1693 года Пётр обмакнул перо в чернила, — среди прочих бумаг и распоряжений, государева рука изволила начертать самолично: «За его многие к Великим Государям службы и за крымские два походы, из ево поместья в вотчину село Васильевское с деревнями и пустошами и со всеми угодьи и со крестьяны, и та вотчина ему, думному дьяку Украинцеву и ево детям и внучатам и правнучатам в роды их неподвижно». Той же рукой, едва дождавшись смерти Емельяна Игнатьевича, имение было отнято и отдано своему доверительнейшему сподвижнику, Гавриилу Ивановичу Головкину. Между двух этих фактов — слава и память раба Божия Емельяна Украинцева, чрезвычайного посланника при Оттоманской Порте. Приплыв в Константинополь при пушечной пальбе русской эскадры 3 июля 1700 года, он заключает на блестящих условиях труднейший договор с Турцией. Подписанием мирного договора с нею, добивается, среди прочего, свободного и безопастного проезда русских во Иерусалим, а также, возвращения грекам Иерусалимских святынь, и восстановления Сербского патриархата с передачей ему церквей. Этот мир позволил Петру немедленно объявить войну Швеции, начав, тем самым, Петербуржский период русской истории. Окончив миссию, Украинцев удостаивается аудиенции у султана, делает прощальные визиты иностранным посланникам, везде явив себя с подобающим послу великой державы достоинством. Возвращаясь же в Россию, был он застигнут на пути внезапной морской бурей, и взывая ко Господу, даёт обет, что поставит храм Его Имени, в случае своего отчаянного спасения. Через два года он, уже «Думный тайный Советник и Канцлер», получает в своё ведение Провиантский приказ. В1704 году, вызванный Петром на его квартиру в Преображенском, будет бит «на теле» дубьём за корыстолюбие и превышение полномочий. Приехав в Васильевское, безотлагательно начинает возведение каменной, взамен деревянной, церкви в честь обновления Храма Воскресения Христова или «Воскресения Словущего». Храм будет полностью построен и освящён к осени 1706 года, протопопом Захарией Ивановым в самый престольный праздник, при широкой раздаче милостыни и фейерверках (за два года до смерти Емельяна Игнатьевича посланником в Венгрии). И Храм примет тот свой бодрый праздничный облик, который донесёт до настоящего времени. Таков был дипломат и помещик Емельян Украинцев. «Он вырос среди государственных дел, и оставил повсюду следы выдающегося благоразумия», — сказал о нём его современник, секретарь Австрийского посольства И. Г. Корб.
«11 ноября 1708 года пожаловали Мы господину Головкину после умершего дьяка Украинцева в Звенигородском уезде село Васильевское с деревнями и пустошами и со всеми принадлежностями. Пётр».
Граф Гавриил Иванович Головкин, ближний друг и соратник Петра, произведён государственным канцлером в громе «вивата» на ещё не остывшем поле Полтавы. Через десять лет, по той же монаршей воле, он — президент Коллегии иностранных дел, в 1721 году (по заключении Ништадского мира) от имени Сената, просит Петра принять на себя титул «Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского». Этими словами и был сформулирован образ царя-реформатора для последующих поколений. Петровская эпоха уникальна тем, что она и её творец — суть один и тот же проект: она с ним началась, и она с ним кончилась, без какой бы то ни было преемственности — ни до, ни после неё.
Это был очень верующий диктатор. Он верил: всё, что он делает, освящается Господом, даже смерть сына. Трудился не покладая рук, оставив Россию без трети мужского населения, полунищей, но бритой, стоящей одной ногой на Балтийском, другой на Азовском морях. Одним из наиболее близко стоявших к одру умирающего императора, в надежде услышать имя наследника, был тоже он, — испытанный царедворец, владелец целого Каменного острова в Петербурге, и многих, многих поместий, домов, доходов и тайн, внимательнейший Гавриил Иванович. Храм помнит этого человека: выражение без гнева и без улыбки меланхолического лица, — в те его редкие скупые наезды в Васильевское. Смутно помнит и сына его, Михаила Гавриловича, он приезжал в село, доставшееся ему по наследству, но оказался слишком неосмотрительным родственником царицы (она являлась сестрою его жены): предлагал ей взять титул императрицы за день до её свержения. Будет сослан в Якутию и умрёт в ссылке на руках верной жены.
После Петра, сил по большому счёту не было, требовалось какое-то время. А пока: пиры и забавы двора, отрок Пётр II, сгоревший в разврате… Анна Иоанновна… Анна Леопольдовна… доносы, шорохи, карлики, неметчина, неметчина…
Храм смотрел на стоящих в нём по праздникам односельчан, одетых во всё чистое: каждого из них знал с детства — с младенцев на груди своих матерей — до старости, до соснового гроба. Знал все их болезни и немощи, и все их молитвы, все вопли их к Богородице… Он и они были неразделимы в таинстве Рождества, в певучих колядках, в серебряном Крещенье, в окроплении скота и жилищ. Были едино с колокольным Пасхальным звоном, с летним Николой, с Ильёй-пророком, с яблочным Спасом, с медовым… Вместе под лазоревым куполом Успения Богородицы…
В 1741 году Россия встрепенётся Елизаветой; займётся науками, снова начнёт побеждать. И воспрянет «Екатерининскими орлами». Отдохнувшая земля стала рожать титанов: Ломоносов, Шувалов, Орлов, Ушаков, Потёмкин, Суворов… Россия уже полновесная империя, озирает Землю… подпёрла плечом Европу — стоящая на Чёрном море, простираясь до Тихого океана.
В селе начинался «яковлевский» период правления. Яковлевых будет много и долго, более полувека. Храм хранит особую память к одному из них, — к тому, кто не только прилагал заботы о нём по хозяйской своей обязанности, а и искренно любил его. Вот вызванное этим горячим чувством «Доношение» генерал-майора и военной коллегии члена Михаила Яковлева члену святейшего Синода митрополиту Тимофею от 12 мая 1764 года: «В Звенигородском уезде в вотчине моей в селе Васильевском имеется каменная церковь во имя обновления Храма Воскресения Христова при которой церкви имеется два священника, а служба Божия совершается в оной одна в зимнее время за неимением тёплой церкви; как священники так и приходящие люди испытывают немалую тягость, а при той церкви при обширности трапезы можно в одной стороне сделать придел. Того ради прошу дозволить мне во упоминаемой трапезе сделать деревянный придел во имя Владимирской Богородицы». На что и было получено им по некотором времени дозволение, и всё устроено со всем надлежащим к тому боголепием и готово к освящению уже 18 сентября того же года.
Храм любил своё место — на берегу реки, бурлящей на перекате, в окружении полей и густых лесов;… эти сельские крыши в садах, петли дорог, выбегающие из неведомой дали… Замечал на себе каждый взгляд и поклон к нему, каждую снятую шапку за несколько вёрст. Наблюдал в июльский полдень, как собирает перед ним на площадь, у ограды, сельский старшина крестьян. Подъехала дорожная карета с бричкой. Из брички вышел человек и объявил, что он есть их новый управляющий, а все они — селом — теперь принадлежат московской полковнице Марии Петровне Яковлевой. К карете поднесли хлеб-соль от схода, помещица кивнула головой, и представление закончилось. Новой барыне подновили господский дом, пристроили терраску с колоннами, поставили беседку в конце аллеи. Она живала тут подолгу. Деревенские девки пели ей песни, разбирая грибы да ягоды, варили варенья. Завелись приживалки, странницы и пророчицы. Так проходили годы. Наезжали помещики… Когда случались пожары, Храм поднимал набат… А после наводнений собирали в оврагах рыбу… Слава Богу, жили.
В России воцарился сорокадвухлетний Павел, но так и не успел обжиться. Был не мудрец, но многому знал цену. Он пал, не дав упасть императорской чести, тем самым увенчав свою несчастную судьбу, и обратив в ничтожество своих убийц. Наступил девятнадцатый век.
Перешагнув через отца, взошёл на трон Александр. Он правил во оправдание, а затем и во искупление того злосчастного шага, который бросил на весы своей совести. Обладая выдающимися способностями, он рано осознал себя русским государем, что делало его умнее своих амбициозных советников и врагов. Называли его слабым, робким, непостоянным, льстивым и лукавым, самовлюблённым… А за всем этим вырастала фигура прирождённого государя-победоносца. Равного ему по влиянию на мировую политику Европа найти не сможет.
В Храме служили молебен. Народ в нём стоял так тесно, что многие не имели возможности двинуть рукой, чтобы наложить на себя крестное знамение. Батюшка хмуро кадил с амвона, и всё кропил и кропил их святой водой… Мужики стояли тихо. Плакали дети, выли бабы на паперти и на площади перед ним. Провожали в рекруты…
Поместье в Васильевском от Марьи Петровны перешло к братьям Яковлевым. Двум из них: Александру Алексеевичу, камергеру, бывшему обер-прокурору Синода, и Льву Алексеевичу, сенатору и тайному советнику, было недосуг ездить сюда из Петербурга, и барский дом достался в конце концов в полное распоряжение третьему из братьев — капитану в отставке, Ивану Алексеевичу, — после его возвращения из-за границы. Он посетит эту местность весной 1812 года. Её задумчивая красота, само расположение села на изгибе светлой реки, произведёт впечатление на «второго Обломова» (характеристика современников). Он перевезёт сюда свою женщину немку с их незаконнорожденным сыном (которому даст фамилию Герцен), и станет наведываться к ним из Москвы.
В августе мимо ограды Храма промчался на взмыленных лошадях соседний помещик. Спрыгнув с коляски, вбежал в дом с последней новостью: «Наша армия оставила Смоленск, Наполеон идёт на Москву!»
Передовые разъезды французов из 4-го корпуса «великой армии» под командованием принца Евгения Богарне появились на третий день после Бородина. Село глядело на них пустыми окнами. Все покинули его, ушли в леса, в ополчение, в партизанский отряд полковника Чернозубова, составленный из Витебских егерей и жителей деревень. Французский разъезд долго не задержался, отправился по берегу в направлении Звенигорода. Следом стали подтягиваться основные части. Подожгли дома и дворы, ограду Храма с пристройками, пустую сторожку… В Каринском завязался бой казачьей засады с разъездом; туда быстро проскакал эскадрон улан. Штаб 4-го корпуса подъехал вместе с артиллерийскими повозками, остановились на площади перед Храмом. Принц слушал доклад штабных офицеров, обследовавших господский дом; распорядился занять его своему арьергардному генералу Девильтору до утра следующего дня. Уходя, пальнули из пушки по Храму, отбив кусок от стены и снеся пол-яруса на колокольне. Храм остался на пепелище, возвышаясь среди тишины и дыма, взирая на идущих в Москву французских солдат… Этого принца, Евгения Богарне, ожидал впереди удивительный знак судьбы. К нему, ночевавшему в стенах Звенигородского монастыря, явился ночью преподобный Савва и наказал, ради сохранения жизни себе и своему потомству, не творить никакого зла святой обители, но выставить стражу для защиты от мародёров. Что и было исполнено принцем. Его дети и внуки, женившись на русских, будут служить России верой и правдой…
Когда Наполеон увидит себя главой не «великой армии», а несчастного сброда людей, он сбежит, поручив её участь ему — Евгению Богарне, который останется с ней до конца, сумев спасти из России лишь жалкие её остатки. Этим и закончится завоевание России Европой. Александр, во всю годину войны, не прекращавший чтение Святого Евангелия, несомненно заряжая своим упорством русское сопротивление, проявивший столько самообладания, подобающего победителю, знал Кому принадлежит победа над врагом — измотанным, избитым, гонимым гением Кутузова и Барклая-де-Толли, доблестью воинства и народной дубиной; он знал, когда давал указания выбить на медали в память двенадцатаго года слова: «не нам, не нам, а имени Твоему». Он знал, давая обет выстроить храм в Москве во имя Христа Спасителя.
Жизнь вернулась в село, стены Храма подремонтировали. Как и прежде, он крестил и венчал сельчан, сопровождая весь их жизненный путь, чтобы потом, поколение за поколением, возносить их души ко Господу… Рядом с ним, в барской усадьбе, рос мальчик — Александр Иванович Герцен. Здесь пройдёт его детство, сформировавшее в нём художественный талант. Ему будет многое дано увидеть. Он оставит нам эту картину: «… На отлогой стороне — село, церковь и старый господский дом. По другую сторону — гора и небольшая деревенька; там построил мой отец новый дом. Вид из него обнимал вёрст пятнадцать кругом: озёра нив, колеблясь, стлались без конца; разные усадьбы и сёла с белеющими церквами видны были там-сям; леса разных цветов делали полукруглую раму, и черезо всё — голубая тесьма Москвы-реки… При всём том мне было жаль старый каменный дом, может оттого, что я в нём встретился первый раз с деревней; я так любил длинную, тенистую аллею, которая вела к нему, и одичалый сад возле; дом разваливался, и из одной трещины в сенях росла тоненькая, стройная берёза. Налево по реке шла ивовая аллея, за нею тростник и белый песок до самой реки; на этом песке и в этом тростнике игрывал я, бывало, целое утро — лет одиннадцати, двенадцати. Перед домом сиживал почти всегда сгорбленный старик-садовник, троил мятную воду, отваривал ягоды и тайком кормил меня всякой овощью…» А вот сельский вечер: «… Пастух хлопает длинным бичом да играет на берестовой дудке; мычание, блеянье, топанье по мосту возвращающегося стада; собака подгоняет лаем рассеянную овцу, и та бежит каким-то деревянным курц-галопом; а тут песни крестьянок, идущих с поля, всё ближе и ближе; — но тропинка повернула направо, и звуки снова удаляются. Из домов, скрипя воротами, выходят дети — девочки встречать своих коров, баранов; работа кончилась. Дети играют на улице, у берега, и их голоса раздаются пронзительно чисто по реке и по вечерней заре; к воздуху примешивается палёной запах овинов; роса начинает исподволь стлать дымом по полю, над лесом ветер как-то ходит вслух, словно лист закипает, а тут зарница, дрожа, осветит замирающей, трепетной лазурью окрестности…» Любя Россию, он не любил монархию, и верил в «русский социализм»; но к интеллигенции не принадлежал, поскольку не был безбожником и трезво смотрел на Запад, сумев предсказать ассимиляцию и вырождение Европейской культуры.
Сюда, к отцу Герцена, приезжал известный архитектор Витберг, автор первого проекта храма Христа Спасителя, пронизанного масонской символикой. Недалеко от села он обнаружил мраморизованный известняк, годный на строительство собора. Началась его разработка. Первые барки, гружённые камнем, поплыли в Москву, но едва поравнявшись на реке с сельским Храмом, затонули, превратившись со временем в заросшие ивами островки. И попыток больше не предпринималось.
Герцен был сослан государем Николаем Павловичем в северные губернии. Вскоре, после кратковременного пребывания в Москве, писатель отбыл за границу, где развивал свою революционно-литературную деятельность до самой смерти. Царя Николая I философские проблемы не занимали, зато он понимал главное: смысл государствования — в сбережении народа (при всех плюсах и минусах), а не в социальных экспериментах и либеральных реформах. Кто-то должен сберегать народ Божий и отвечать за него перед Ним. Только перед Ним. И если действительно облик времени знаменует и самого правителя, то царствование Николая Павловича надо признать редчайшим по своему влиянию на формирование духовного образа России; достаточно назвать имена преподобного Серафима Саровского, Александра Пушкина, Михаила Глинки.
Имение в 1835 году было продано отцом Герцена своему племяннику Голохвастову. Тут же появились псарня и новый флигель; зачастили шумные компании… проделки конногвардейцев… пикники, ночные балы…
Потом село сменило ещё нескольких, вполне достойных владельцев, среди которых герой Бородинского сражения, генерал-майор кавалерии, князь Николай Григорьевич Щербатов; его дочь, Мария Николаевна, — после замужества за князем Черкасским; действительный статский советник Николай Петрович Римский-Корсаков и его внучка Ольга Александрована Букс-Гевден. В 1860 году село покупает графиня Александра Сергеевна Панина, бывшая уже вдовой, и какое-то время живёт здесь одна. Часто приходит к Храму, ей отпирают дверь и она подолгу остаётся в нём… Храм, заметно пообветшавший за эти годы, знавший этих людей, хранит их истории.
Проиграв Крымскую кампанию, в который раз явившую миру неукратимый дух русского воинства, государь император Александр II не догадывался, что уже ждёт его впереди наречённое имя Освободителя. Сначала он освободит крестьян от крепостного права, а затем принесёт освобождение от турецкого гнёта Балканским славянам. Человек смелых взглядов, он пойдёт на демократические реформы, чем в ещё большей степени освободит энергию недовольных, — они расплатятся с ним взрывом бомбы. Наступал разлад русской жизни.
Графиня Панина, муж которой был братом В.Н. Панину, возглавившему редакционную комиссию по разработке крестьянской реформы, занялась активной деятельностью по раскрепощению крестьян своего села. Ранней весной, Храм, звоном своего большого колокола созвал на сходку односельчан. С его паперти было оглашено высочайшее «Положение» о крестьянах. В этой деятельности по освобождению людей от крепостной зависимости, графине стала помогать её дочь и наследница имения Софья Александровна вместе со своим мужем, участником обороны Севастополя, князем Григорием Алексеевичем Щербатовым (он доводился родным племянником своему дяде Николаю Григорьевичу Щербатову, владевшему селом, как было сказано ранее, в 1845 году). Княгиня Софья Александровна посвящала благотворительности почти всё своё время, при безусловной помощи и поддержке со стороны мужа. В скором времени и Храм почувствовал на себе их заботу и участие в его судьбе. Он значительно обновился: у него появилась новая колокольня; расширилась трапезная; засверкали позолотой приделы Владимирской иконы Божией Матери, преподобного Онуфрия Великого и Петра Афонского; его территорию обрамляла уже кирпичная ограда с башенками и входными воротами. Заново покрашенный, он предстал теперь законченным архитектурным ансамблем. В Васильевском начинался «щербатовский» период правления. В 1877 году князья Щербатовы передали имение сыну, Александру — последнему владельцу села Васильевского. Князь Александр Григорьевич Щербатов, участвовал в Русско-турецкой войне (1877-1878 г.г.), уполномоченным Красного Креста на Балканах. За военные подвиги награждён орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами. По возвращении с театра военных действий, женился на графине Ольге Александровне Строгановой. На Марьиной горе — на противоположном берегу от Храма, выстроил новый дом в виде замка, предоставив его хлопотам своей жены, которые не замедлили проявиться: оранжереи замка изумляли невиданными растениями и диковинами, привезёнными из свадебного путешествия по Азии и Европе; устроен великолепный парк с ручными косулями на лужайках, а также цветник, в окружении античных статуй; видовая площадка и пруд… Всё это вызывало восторг, вместе с непередаваемым по красоте пейзажем, открывавшимся с горы на округу. Храм видел, как супруги, часто в сопровождении родственников и друзей, спускались к мосту, чтобы переправиться на эту сторону. Они входили в него со своими маленькими детьми, вставали у правого клироса, рядом с большою иконой Владимирской Божией Матери… Эта княжеская чета станет последним утешением жителям Васильевского и местных деревень, её молитвами и трудами будут дарованы им лучшие годы за всю историю этой сельской земли.
Российскую империю возглавил всей решительной и мудрой мощью своей, государь Александр III, — прекрасно знавший историю Отечества, ставящий выше всего семью и всё русское, и вооружённый всё той же, высшей программой правителя: сбережение нации. Вот его слова: «… глас Божий повелевает нам стать бодро на дело правления, в уповании на божественный Промысел; с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на неё поползновений». И всё утихло. Россия забыла о терактах и революционерах. Век назвал его Миротворцем.
Князь Щербатов, назначаемый императором на важнейшие государственные посты, при первом удобном случае приезжает в Васильевское: на эти милые сердцу его, раздольные берега. Щербатовы открыли возле Храма в Васильевском школу, строят лечебницу с родильным отделением. Храм украсился новыми иконами, новыми ризами для священника. Помимо того, отцу Матфею была пожертвована сумма на перестройку старого дома и обстановку; Храм слышал его благодарные молитвы ко Господу. Хор стал регулярно ходить на спевки. Собирались обычно два раза в неделю, по вечерам: зажигали керосиновую лампу и начинали петь. На улице давно уже никого не видно, гаснут окошки в избах, а в нём поют… Он любил такие минуты. Любил смотреть как они расходятся по домам каждый в свою сторону, всё ещё напевая что-то мимо спящих в лунном свете дворов. Отсюда ему хорошо был виден и берег напротив, особенно во время зимних катаний с гор, где нередко среди других выделялась и статная фигура князя, сажающего в салазки с сыновьями деревенских мальчишек… Хорошо отдохнув, побыв с семьёй, князь возвращался в столицу, к управлению Императорским обществом сельского хозяйства, президентом которого был поставлен. В государстве шла работа — по всему управлению, по земствам и ведомствам… Но странно, общество, увлечённое одними и теми же идеями равенства, всё больше расслаивалось. В среде русских семей стало общим местом проводить время за границей, на лучших курортах Европы. Отели Лазурного берега не пустовали ни дня, в отличие от храмов в России. Разлад продолжался. Происходило непоправимое — исполины, на которых впереди уже не хватало воздуха, уходили досрочно: умер в расцвете лет Александр III; ещё раньше ушёл в 39 лет Скобелев; будет убит Столыпин…
Россия вступала в ХХ век под рукою грустного императора Николая II — последнего, самого последнего русского царя… и святого мученика.
Пока стоял Храм, стояло и село. Васильевское жило своей жизнью. Зимы сменялись половодьями и черёмухой… крестные ходы, молебны, покосы… Время ещё текло синевою летнего полдня и казалось неизменным и привычным, как силуэт этого Храма, без которого невозможно представить себе родного села. Храм обносило запахом трав, были ветры и птицы, снега и дожди… Он принимал в себя новых людей, кормил нищих с паперти; держался в наводнение 1908 года; снова укрывал крестьян от пожара… В Пасхальные дни всё так же дрожал в небесных токах неопалимою купиною… Перед ним, на площади, шумел крестьянский сход: обсуждали, что лучше построить на деньги князя — каменный мост или мельницу? Решили, мельница лучше. Княгиня построила клуб, специально для сельских детишек, там устраивали Рождественскую ёлку и праздники. Подошёл 1914 год. Россия вступила в Первую Мировую войну. Князья Щербатовы передают свои средства на формирование санитарного поезда; отстраивают больницу для раненых; создают приюты для детей-сирот защитников Родины. Их заботы и сердца хватает и на организацию реабилитационного центра, где инвалиды войны приобретали бы специальность, позволявшую зарабатывать им на жизнь. В последние годы князь заметно ослаб здоровьем, сказались многие труды и силы, отданные Отечеству, и напряжённая работа главноуполномоченным Красного Креста ещё со времён Русско-японской войны. Крестьяне называли его отцом, и он точно был им настоящий отец. Это видно по тому, как к нему относились простые люди, выбирая его своим церковным старостой, как ходили к нему за советом, как слушались его; по тому, с каким нетерпением ждали его ребятишки — у него всегда хватало на них конфет; по тому, какие письма приходили ему с фронта от местных крестьян, от бывших раненых санитарного поезда № 67, от поставленных им на ноги некогда больных людей: благодарили за посылки, — кому с тёплыми вещами и сапогами, — кому с деньгами, — кому с махоркой, лекарствами и бинтами… Желали ему доброго здоровья, кланялись всему его семейству; и почти во всех письмах горячие просьбы прислать свою фотографию. Люди до сих пор с удивлением пересказывают предание своих отцов, о том, как бывало, давал князь неимущему крестьянину лошадь на всё лето, а по осени, когда тот возвращал её, то давал ещё и денег ему. Это был настоящий русский князь, знающий и чувствующий Россию. Всей своей жизнью, всем своим опытом, был убеждён в одном: сила России в её просвещённом хозяйствовании на земле, в народном укладе его сакрального бытия; и ратовал за коллективный метод хозяйствования. Примечательно название его рукописного труда: «Государственно-народное хозяйство России в ближайшем будущем». В общем итоге, своею мыслью он подтверждает печальный вывод о нашем нынешнем состоянии: Россия без земли не стоит. Князь Александр Григорьевич Щербатов скончался 24 апреля 1915 года в возрасте 65 лет, всего на три месяца пережив своего старшего сына Александра. Панихида, состоявшаяся на сороковой день его смерти, проходила при необыкновенно большом, для военного времени, стечении народа. Село прощалось с последним, самым последним своим князем.
Осталась вдова, княгиня Ольга Александровна; дочери и внучки; остались сыновья Дмитрий, и Георгий, которого крестьяне, в знак уважения и любви к князю, изберут своим церковным старостой. Княгиня выстроит великолепный храм — усыпальницу с уникальным куполом, покрытым золотой смальтой. Но придёт 1917 год, и ей придётся навсегда покинуть Россию. Нерушимое время рухнуло.
Россия, как в омут, вошла в революцию. Обезумевшая Россия примется с ожесточением убивать самоё себя. Жили, пытаясь как-то ужиться при этом ужасе. Усадьба Щербатовых была разграблена. Храм же стоял, свидетельствуя о высшем и вечном. Однажды осенним вечером, под его стенами прошло трое людей. Постучались в дом батюшки. Матушка открыла им дверь. Попросили позвать священника. Его же не было дома. Но матушка, почуяв с чем к ним пришли, выскочила через чёрный ход и закричала. Бандиты, растерявшись, бежали. Тогда крестьяне разделившись на группы, бросились за ними в погоню. Поймали под утро в Кубинке, оружие их было в крови. Всех троих привезли в Васильевское, сразу собрали сход. Храм слышал слова: «Кто за то, чтоб расстрелять — отходи направо, кто против — налево». Священник просил не делать этого, не брать греха на душу. И все отошли направо. Их отвели на кладбище, рядом с Храмом. Они попросили завязать им глаза и женщины отдали им платки. Один не выдержал и побежал. Их убили и здесь же зарыли всех в землю. Потом приезжала молодая женщина с девочкой, умоляла отдать тело мужа. Храм видел её, стоящую на коленях, предлагавшую золотое кольцо, часы и цепочку… Наконец ей разрешили забрать покойника. Она повезла его в телеге, время от времени оборачиваясь на Храм и падая с поклоном на землю… Стали бояться жить.
Человека с партийной кличкой Ленин, возглавившего всё это, привозили сюда на отдых. Он прогуливался по аллеям бывшей усадьбы, и ходили смотреть на него. Самые кровавые шквалы Гражданской войны, по милости Всевидящего, обойдут стороной эти местности. В 20-е годы в селе ещё продолжали молиться. Ещё ходили в соседние сёла на престольные праздники. Ещё выходили на берег, навстречу крестному ходу с Боголюбской иконой Божией Матери; служили в Храме молебен, и провожали Пречистую по реке до другого берега, где её встречали уже всей деревней жители Часовни. Ещё просили в Храме у Господа благословения к началу сева и жатвы… Ещё приносилась в Храме Жертва… Ещё служил в нём старый и добрый батюшка, отец Павлин; он запомнится сидящим на лавочке и что-то читающим под липами у церковной ограды над обрывом Москвы-реки… Батюшки сельские, сколько их минуло! скольких кости лежат их, безвестных, в земле у Храма. Один Храм знает все имена их.
Село присматривалось к новому времени. Не знали чего и ждать. Сплавляли лес… Выгоняли на выпас стада… Бежали по гудку на работу в Колюбакино — на игольную фабрику… Транспорта не стало, в Москву ходили пешком. Иногда на подводах от Полушкино везли бидоны с молоком на продажу. Храм, казалось, стоял по-прежнему. Пропал неизвестно куда его диакон. Крестить было запрещено. После смерти отца Павлина его сменил отец Феодосий, он жил у Храма, в хибарке, где тайно крестил у себя детей. Скоро исчез и он. И всё же приход не осиротел. Появился отец Николай, на радость Храму. Ходил не скрывая сана в подряснике, водил внучек в лес по грибы… В хибарке его порою было не протолкнуться от наехавших из Москвы гостей, от духовных чад и монахинь. Вставал же рано, и Храм, внимая предутренней тишине, слышал говорок его сердечной молитвы, которую совершал этот батюшка, стоя на коленях перед надгробием и положив молитвослов на высеченную из камня раскрытую книгу: прося у Господа за «отболевших и отстрадавших»…
Храм смотрел на первомайские и октябрьские демонстрации: они начинались на площади перед ним и шли через всё село к кумачовой трибуне… В его колокола звонили в случае окрестных пожаров, и две пожарные машины на конной тяге (оставшиеся от князя), спешили тушить огонь. Его прихожан организовали в колхоз. Объединили с нищей коммуной в Поречье. И все обеднели. Но в школе продолжал учить и воспитывать несмышлёнышей любимый всеми сельский учитель Борис Михайлович Ефимов, участник Первой Мировой. Водил в походы детей, устраивал спектакли и пикники. Украинец и любитель пения, он часто стоял на обедне поющим в церковном хоре.
В лето 1937 года к Храму подъехали зелёные грузовики. В него вбежали какие-то люди, крича, дымя папиросами, чему-то смеясь, сбросили с него иконы и купола. Забрали всю его утварь, разбили колокола. Взяв его последнего священника, протоиерея Николая Виноградова, отправили в лагерь НКВД, откуда он не вернётся. Оттуда придёт лишь маленькая записка на клочке бумаги в клеточку с подписью «З.к. Виноградов» (хотя был он без права переписки), в которой сообщал он, что ещё жив и просил прислать белых сухариков, соли и сахару. Собрали ему посылку. Посылка скоро вернулась с пометкой «адресат не значится», а вместо соли и сахара в ней найдут кирпичи. Храм использовали как могли: приспосабливали и под столярные мастерские и под токарную артель; превратят его и в ледник для хранения молока… Храм такого от своих не ожидал. Он как-будто онемел и ослеп.
А дальше была война. Была взорвана его колокольня, пробита трапезная… Немцы, рвавшиеся к Москве в Васильевское не вошли, их заставили окопаться в районе Полушкина — Наро-Осаново, и сколько они ни пытались прорваться тяжёлыми танками и мотопехотой — держали их здесь, из последних сил, заливая мёрзлую землю кровью. В Храм врезались осколки; его обдавало волной от бомб фашистских бомбардировщиков… Ранним утром 11 декабря до него донёсся многотонный вой артиллерийских снарядов — ударная группировка Красной армии перешла в контрнаступление. Враг был отброшен от Москвы… Ещё он помнит, в полной тишине, голоса возвращающихся сельчан… Промозглым февральским днём 1945 года послышался, совсем близко, под стенами, урчащий мотор автомобиля. Кто-то вышел и остановился у его разбитых ворот. Перед ним стоял человек в форме военно-морских сил США. Офицер снял фуражку, стал осенять себя крестом и заплакал… Это был младший сын князя, Георгий Александрович Щербатов, включённый в число лиц, сопровождавших американского президента Ф. Рузвельта на Ялтинской конференции. Ему удалось получить разрешение на эту поездку…
Россия, почувствовав на себе тяжёлую руку правителя, послушно внимала Сталину, сумевшему страшной ценой, удержать её от исторического небытия и восстановить значение мировой державы. После смерти тирана, приходили и уходили вожди и генсеки… Время, то просветлялось, то вновь затягивалось сонными стандартными буднями советской власти.
А Храм всё стоял пустым. Его понемногу разваливали, ковыряясь в его углах и в гробах за стенами — искали клады. Поколение за поколением входило в жизнь с обезглавленным Храмом. И обезглавленный, он продолжал стоять. Ему чудились, вспоминались иные дни: детские чистые голоса Заутрени… «Херувимская»… как охватывало всех единой молитвой — какая сила бралась!.. Все лица вставали перед ним, как живые: и простецы, и удальцы, и упрямцы. А всё народ Божий. И придёт на память, как пускали на Троицын день венки — вся река цветами течёт… хороводы на Ендове по полверсты… ярмарки..! Или вспомнится ему Рождественская ночь в звёздном морозце… и такой скрип вселенский стоит от валенок, со всех сторон! — бегут, бегут молчком, скорей же, вот-вот родится!.. войдут вовнутрь, а там уж тепло, протопил пономарь Иван-то Давыдов, и пошла служба… «Иже в вертепе Родивыйся и в яслех Возлегий нашего ради спасения, Христос Истинный Бог наш…»; из Храма-то уж не молчком — выбегут, смеются, радость-то! кто и в Храм-то весь год не заглядывал, а и тот, гляди, не меньше радуется, всей спиной кланяется… Или как летом, бывало, услышится за несколько вёрст колокольчик почтовой тройки, везущей к нему и дальше, какого-нибудь рассеянного дорогой путника, который — кем бы он ни был — хоть служивый, а хоть сочинитель из Петербурга, поди не сможет проехать так просто мимо святого храма, а всё перекрестит, небось, свой русский лоб…
На закате советской власти ему «повезёт» опять по-крупному, на сей раз от деятелей культуры: советскими «гусарами» будет взорвана трапезная на съемках фильма о войне 1812 года «Эскадрон гусар летучих». Пострадала сильно ограда, в алтаре обвалился свод, надгробия разбросаны и свалены в кучу. На самом кладбище была устроена конюшня. Уничтожены его последние старинные друзья — вековые липы… Потом кто-то подъехал на грузовике, сняли и увезли железную кровлю. Подростки облюбовали его для своих тусовок, с магнитолами, картами, семечками…
Храм очнулся утром 11 сентября 2002 года, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи. Священник вошёл в его алтарь. Принесли вино и хлеб. Зажгли свечи. Зазвучали Часы. Снова раздался запах ладана. Началась Божественная Литургия… «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа!…» — повторял за священником Ангел-хранитель Храма, по которому лились и лились слёзы, растворяясь в молитве… Храм ожил.
Россия ждёт своего правителя. Времена коммунистов, перестройщиков, реформаторов, либералов и управленцев — всё уходит в песок бытия, а река всё течёт, омывая эти русские берега, и Храм всё отражается в её воде. Ибо на то он поставлен Им, чтобы светить и служить здесь на земле: князьям и боярам, крестьянам, купцам и воинам, а также и Вам — тому, кто читает сейчас эти строки об истории Храма села Васильевское, освящённого в незапамятные времена в память ВОСКРЕСЕНИЯ ХРИСТОВА.
10 июля 2004 года, Москва
Максим Яковлев